Человек и ученыйКраткая публикация о жизни и научных работах С.С. Ненюкова появилась в 1969 году в издании Академии Наук СССР "Ботанический журнал" в разделе "История науки" (Л. 26): СТЕПАН СТЕПАНОВИЧ НЕНЮКОВ (1906- 1942) Степан Степанович Ненюков родился 14(27) апреля 1906 года в Нижнем Новгороде в семье агронома. С.С. был "природным естествоиспытателем" - он с детства интересовался этой отраслью знания и с 1918 г., т.е. имея всего 12 лет от роду, уже работал внештатным неоплачиваемым сотрудником естественноисторического музея своего родного города, собирая и изучая флору и фауну Нижегородской губернии. В 1924 г. С.С. переехал на юг, в город Новочеркасск, в связи с поступлением его в Донской сельско-хозяйственный институт. Здесь возможности научной работы для него значительно расширились, тем более, что он нашел в институте весьма авторитетных учителей в лице профессора И.В. Новопокровского (по ботанике), С.А. Спасского (по зоологии и энтомологии), П.А. Кашинского (по химии), И.А. Шульги (по почвоведению) и др. Нужно сказать, что С.С. долгое время в одинаковой мере интересовался как ботаникой, так и зоологией, а также геологией, почвоведением, химией, климатологией. В конце концов он остановился на ботанике, но постоянно был в курсе развития и других естественных наук, был всегда в них ориентирован. Это обусловило широкий научный кругозор С.С, неизменно и выгодно отличавший его от ботаников узкого профиля. С 1925 г. С.С. начал экспедиционную деятельность под руководством И.В. Новопокровского и А.Н. Богданова. В 1925 г. он работал в Приманычской степи, в 1926 г. - в равнинном Дагестане, в 1927 г. - на Дону (в Ставрополе), в 1928, 1929, 1930 гг. - в верховьях Кубани, путешествуя в районе Архыза, Теберды, Учкулана. Бермамыта. За время этих работ С.С. собрал большой гербарий, причем за один полевой период он собирал по несколько тысяч листов. К сожалению, этот гербарий обработан лишь в очень малой части, и при неоднократных реорганизациях Северо-Кавказского филиала Института по изучению засушливых областей (ГИЗО, - где работал С.С.) он был лишен должного внимания к его хранению, оказался разбитым на части и частично утрачен.В результате исследований 1928-1930 гг. С.С. (совместно с А.Н. Богдановым) составил крупную монографию, посвященную природе, лугам и пастбищам верховий Кубани с массой фотографий, рисунков, схем, диаграмм, оригинальных и ценных карт и т. д. К сожалению, эта монография осталась неопубликованной. В 1932 г. С.С. переезжает в Ленинград, где благодаря содействию В.Л. Комарова зачисляется научным сотрудником вначале в Песча-но-пустынный, а затем в Ботанический институт Академии наук СССР (БИН). За время с 1932 по 1937 г. он участвует в экспедициях в Крым, Бурят-Монголию, Прибалхашье, Талыш, Таджикистан (Л. 25). В 1938 г. С.С. добивается исполнения мечты его жизни: он переходит на работу в Отдел систематики и географии высших растений БИНа, руководимый В. Л. Комаровым. Здесь вначале ему отводится скромная роль младшего научного сотрудника с поручением текущей работы по Общему гербарию. С беспримерной страстностью С.С. берется за эту работу - он неустанно изучает литературу, гербарий, набрасывает ряд интересных заметок, статей, рецензий и постепенно переходит к крупным и более серьезным проблемам. Не прошло и двух лет, как С.С. показал себя способным к решению сложных и запутанных вопросов из области систематики и географии растений, биологии и даже ряда смежных с ботаникой дисциплин. Наиболее трудные определения растений зарубежной флоры, ранее выполнявшиеся обычно Б.А. Федченко, стал теперь делать С.С; Федченко в ряде случаев даже прямо говорил: "покажите это растение С.С. Ненюкову, пусть он определит". К этому периоду деятельности С.С. относятся такие (опубликованные) его работы, как "О связи между химизмом растений и их положением в системе", "О кормовых растениях тлей" и некоторые другие. Теперь С.С. уже переходит к подбору материала к ревизии системы цветковых растений и усиленно доказывает необходимость постановки этой работы силами советских ботаников в комплексном аспекте. Вышеуказанные публикации обратили на себя большое внимание у нас, они были отмечены и за границей. В конце 1941 г. С.С. защитил кандидатскую диссертацию на тему "Систематическое положение сем. ТЬе1ууопасеае". Но это было его "лебединой песней" - в феврале 1942 г. он заболел и спустя полтора месяца (в апреле) скончался в осажденном Ленинграде.К этому периоду деятельности С.С. относятся такие (опубликованные) его работы, как "О связи между химизмом растений и их положением в системе", "О кормовых растениях тлей" и некоторые другие. Теперь С.С. уже переходит к подбору материала к ревизии системы цветковых растений и усиленно доказывает необходимость постановки этой работы силами советских ботаников в комплексном аспекте. Вышеуказанные публикации обратили на себя большое внимание у нас, они были отмечены и за границей. В конце 1941 г. С.С. защитил кандидатскую диссертацию на тему "Систематическое положение сем. ТЬе1ууопасеае". Но это было его "лебединой песней" - в феврале 1942 г. он заболел и спустя полтора месяца (в апреле) скончался в осажденном Ленинграде. Удивительно сложилась жизнь этого талантливого и высокоэрудированного человека, одного из наших русских самобытных ученых. По характеру своей натуры С.С. был человеком с прямой, открытой душой, он любил науку больше всего на свете и резал научную правду-матку (как он ее понимал) в глаза всем, невзирая на лица. При этом он был чрезвычайно резок там, где усматривал в науке формализм, халтуру, бахвальство, незнание или ошибки. К сожалению, увлекаясь, он иногда сбивался на путь нетерпимости к мнениям своих научных противников, хотя в научных спорах всегда оставался на твердой почве фактов и никогда не впадал в беспочвенные спекуляции. В общежитии С.С. был мягким, корректным, честным и скромным человеком, но там, где дело касалось науки, он совершенно преображался, а иногда даже горячо нападал на противника. Все это в известной мере мешало С.С. в его продвижении по научной дороге, так как некоторые лица относились к нему с предубеждением и недоверием ("опять этот Ненюков!"). С общественной стороны С.С. был известен как чрезвычайно активный участник производственных совещаний и собраний, выступающий неоднократно с целым рядом интересных предложений. Он уделял большое внимание общественному просмотру "Флоры СССР", рационализации научной работы, тщательно и добросовестно выполнял задания по общественной работе. В деле С.С. Ненекова, хранящемся в Архиве БИН АН СССР, имеется ряд чрезвычайно интересных отзывов о его научной деятельности, написанных проф. Р.И. Аболиным, ММ. Ильиным, И.В. Новопокровским, Р.Ю. Рожевицем, С.А. Спасским, Б.А. Федченко, А.Н. Формозовым и Ю.Д. Цинзерлингом и другими. Все они дают высокую оценку С.С. Ненюкову как научному работнику, отмечая его разностороннюю большую эрудицию, горячую любовь к природе своей страны, прекрасное знакомство с флорой не только Советского Союза, но и ряда зарубежных стран. Заслуживает быть отмеченной работа С.С. с книгой. Все основные пособия по систематике высших растений были им критически проработаны "от корки до корки". Причем все их страницы оказались испещренными на полях карандашными критическими замечаниями С.С. (это, разумеется, в книгах, принадлежащих лично ему). Такой проработке, в частности, подверглась и "Флора СССР" (тома, изданные до 1941 г.). В будущем, если будет в той или иной форме организовано переиздание "Флоры СССР" или написание новой "Флоры" нашей страны - все эти замечания С.С. во многом облегчат исправление и дополнение текста "Флоры СССР", относящегося к ее первым девяти томам. В заключение приведем полный список работ С.С. Одновременно отметим, что большое количество его черновых заметок и рукописей, не вошедших в этот список, хранится в Архиве БИНа. При пользовании всем этим научным наследием С.С. следует иметь в виду, что он по характеру своей натуры терпеть не мог "копаться" над оформлением научных работ, язык их справедливо считается необработанным, малосвязным, мысли часто мало развиты и слишком лаконичны. Большую потерю понесла семья наших ботаников в лице С.С. Ненекова. И сейчас, когда его мечты о разработке новой системы растений силами советских ученых становятся вполне реальными, особенно ощущается эта крупная потеря. От нас ушел неутомимый, полный энергии и сил, всегда жизнерадостный, всегда наполненный критическим азартом человек больших знаний и огромной творческой инициативы. Смерть оборвала эту замечательную жизнь в начале развертывания ее творческих сил.
СПИСОК ОПУБЛИКОВАННЫХ РАБОТ С.С. НЕНЮКОВА 1934
О природе Карачая. Тр. 1-го Всесоюзн. Географ. Съезда, 3 : 135 1935
Сем. Linaceae - Льновые. Сорные растения СССР, 3 : 252. 1938
К вопросу о родственных отношениях Рараveгасеае, Соmpositae и Campanulaceae. 1939
On tne relations between tne Papaveraceae,Compositae and Campanulaceae. 1940 Об эмпирических формулах или о законе Лорана. Журн. общ. химии, 12 : 1073 - 1074. 1941
О кормовых растениях тлей. Природа, 7 - 8 : 180 - 184. На основании этой статьи и дополнительных данных московский писатель Георгий Александрович Балл создал литературный сюжет и включил его в рассказ "Командировка" (Л. 27). Позже этот сюжет, разработанный еще подробнее, вошел в роман "Болевые точки", опубликованный в 1983 году (Л. 28). Автор романа подходит как бы извне, из современности, к деятельности Ботанического института, переходя к судьбам его сотрудников в тяжелые годы блокады, в частности, и С.С. Ненюкова. Теперь только в этом литературном источнике сохранены воспоминания очевидцев о последних днях жизни С.С. Ненюкова, некоторые бытовые подробности (приведено в сокращении): "...К ночи экспресс Москва - Ленинград стал набирать скорость. Вагоны мотало, и Леонид Коростенев, разместившийся на верхней полке, ухватился за багажную сетку ... Вспоминалась и суматоха московских дней, когда так неожиданно ему предложили поехать в командировку в Ленинградский Ботанический институт, или БИН. как его все называли, для сбора материалов... в издательстве "Наука о растениях", где он работал, все обращались с ним запросто, а порой и п окровительственно, называя его часто просто Ленечкой, хотя ему уж было под тридцать... Приехав в Ленинград, он отыскал тридцатый номер трамвая, доехал на нем до Аптекарского острова, где помещались Ботанический институт и институтский парк. Дождь к этому времени уже кончился. Коростенев, с удовольствием вдыхая влажный воздух, шел по аллеям парка меж голубых елей, цветущего белого чубушника, золотистой жимолости, старых дубов, лиственниц с удивительными, по-змеиному ползущими по земле толстыми стволами и наслаждался тишиной и покоем. Цветы и листья разных форм и оттенков тянулись к нему. Боясь что-либо потревожить неосторожным движением, Ленечка сел на скамейку и стал глядеть, как сверкают капли дождя на листьях и ветках цветущего чубушника. - Не помешаю вам? - услышал он вдруг. К скамейке подошла пожилая женщина в бежевом пальто. Ну что вы, - любезно ответил ей Ленечка и, подвинувшись, с улыбкой стал наблюдать, как суетится женщина, как аккуратно раскладывает на скамейке газету. - Мне кажется, вы приезжий, - сказала она, усаживаясь. - Справедливости ради не стану возражать, - ответил Коростенев и смутился. Она не заметила его смущения и сразу начала рассказывать о себе. Коростенев узнал, что она коренная ленинградка - слово "ленинградка" она произнесла, особо выговаривая букву "л", как бы проскакивая ее, - что сейчас она поджидает подругу, тоже коренную ленинградку, которая должна вот-вот подойти, что обе они пережили блокаду... И как раз в эту минуту к их скамейке дама, небольшого роста, в светлой широкополой шляпе, приблизилась еще однапожилая" с цветным зонтиком в руке. Коростенев встал, они вежливо раскланялись. - Вот тут, - показала женщина в бежевом пальто, - где кусты и дальше - везде были огороды... морковка росла и другие овощи. - Но это, конечно, не в первый год, - сразу же включилась в разговор ее подруга в светлой шляпе. - Да, пожалуй... в первый год, особенно осенью и зимой было очень тяжело. Тот, кто это пережил... - Вы знаете, - перебила ее подруга, - у всех у нас, блокадников, такая сплоченность была, да и сейчас есть... - А я во время бомбежек на дежурстве всегда пряталась в коридор, чтобы стекло не попало в лицо. Легкомысленная была! Что убьют, как-то не боялась, а вот лицо... Помню, голь ко пришла с дежурства - слышу страшный грохот: двери распахиваются, стекла летят через всю комнату. Я схватилась руками за лицо - и стою... Потом уже мы узнали, что бомба упала на площадь Льва Толстого, совсем рядом. - Очень помогло, когда стали кипяток выдавать в жактах, - сказала дама в светлой шляпе. - И еще очень важно, что начали работать театры, - добавила ее подруга - В первый раз я слушала, дайте вспомнить, Чайковского: Торжественная увертюра "1812 год" и кантата "Москва". Страшно холодно было, все мы сидели в пальто, в темноте, оркестранты были в перчатках. А пела Преображенская, в каком-то платке и в ватнике. Так все, знаете... плакали. Потом началась бомбежка, и нас погнали в убежище. Так и не дослушали... - Мы, наверное, смешные люди, - обратилась к Ленечке женщина в светлой шляпе, - все не можем никак забыть. А между прочим, -добавила она, не дожидаясь его ответа, - я каждый вечер тогда читала - нельзя было не читать. Иначе погибель. Они смолкли, и Ленечка замер, боясь нарушить молчание. Но потом та, с которой он познакомился первой, тихо сказала: - Раз как-то ночью была страшная бомбежка... В июне было... Да, помню, белая ночь... И я подумала: зачем все это? Так красиво -и вдруг бомбы, смерть. В один из первых дней войны я со своим братом и его женой пошла прогуляться по Ленинграду, чтобы посмотреть и проститься. Я видела, как немецкий самолет-разведчик низко летел над городом. Мы дошли до Летнего сада... Моя мама не хотела эвакуироваться, хотя ей предлагали как пожилому человеку, но она наотрез отказалась. - Скольких блокадников уже нет! - вздохнула ее подруга. Снова зачастил дождь. Женщины поднялись, вежливо простились с Ленечкой и пошли по аллее, прикрывшись одним зонтом. А Коростенев еще некоторое время сидел на скамейке и смотрел им вслед... Ленечка встал и пошел по аллее. Дождь прогнал людей. Ему встретилась лишь молодая женщина в голубом плаще с капюшоном, которая правой рукой толкала коляску, а левой держала книжку, завернутую в целлофан. Он вышел на широкую поляну, с одного края которой сплошными непроходимыми зарослями выше человеческого роста тянулись оебли сахалинский I речихи. Каждый се лист был почти с мужскую ладонь... ...Женя стала приходить каждый день... и Коростенев теперь мог ездить в Ботанический институт. Каждый раз. когда Ленечка встречался с биновцами - так все их называли, разговор неизменно касался блокады. И уже ночью, проводив Женю, он садился за стол и, пользуясь светом белых ночей, писал свой отчет- дневник. Постепенно на основе этого дневника у него стал создаваться очерк, который он решил назвать "Люди и растения" (Примечание: герои очерка, их имена, фамилии и все события - подлинные)(так в романе. - С.Н.): ..."У меня в руках небольшая книжечка с несколько пожелтевшей обложкой: "Парк Ботанического института. Краткое описание дендрологической коллекции". 1936 год. Это путеводитель по парку с описанием деревьев и кустарников. От сотрудников библиотеки я узнал, что автор этой книги, Владимир Васильевич Уханов, погиб во время блокады. Как странно, автора давно нет в живых, а строчки его книги живут и бесстрастно повествуют: "В архитектурном отношении парк спланирован в английском стиле. Его аллеи, дорожки свободно извиваются, открывая зрителю все новые и новые пейзажи". Мне захотелось побольше узнать об Уханове, и я пошел в библиотеку. - Нет, об Уханове больше ничего не знаю, - ответила мне библиотекарь, молодая улыбчивая женщина, - и вообще о блокаде... Как видите, не успела. Правда, от мамы слышала, - добавила она, -как бомба сюда попала и разрушила Большую пальмовую оранжерею. И еще я читала про садовода Курнакова, который спас мелкие растения. Знаете что, - прервала она себя, - я вам советую обратиться к Ольге Максимилиановне Полетико. Она сейчас на пенсии, но очень часто навещает нас. Попытайтесь расспросить ее, она многое помнит и знает... - Да, я люблю приходить сюда, - отвечая на мое приветствие, - сказала Ольга Максимилиановна. - Мы, старейшие биновцы, считаем это своим долгом, помогаем, консультируем... Давайте, чтобы не мешать другим читающим, выйдем в парк, там и поговорим. Мы вышли из библиотеки и вскоре оказались рядом с кольцом оранжерей, где и присели на скамейку. -Уханов? Владимир Васильевич? Еще бы! Это был удивительный человек, очень эрудированный. Вы знаете, он собрал огромный материал для первого тома "Деревья и кустарники СССР". После войны это труд удалось опубликовать... А Уханов мог бы еще многое сделать. У нас есть доска с фамилиями погибших ученых, вы поинтересуйтесь. - Спасибо, обязательно... Ольга Максимилиановна, а вы не помните, как разрушили Большую пальмовую оранжерею? - Как же! Конечно, помню. Это было пятнадцатого ноября сорок первого года. Я потому так хорошо запомнила число, что как раз в этот день мне принесли известие о гибели мужа на Ленинградском фронте. - Простите... - Ничего. Раз уж вспоминать, так вспоминать. Да... помню, что, пока стекла в оранжерее были не разрушены, мы как-то выходили из положения. А потом начались морозы... Идешь, бывало, по саду, а вокруг стараешься не глядеть. Огромные пальмы, такие широколистые, и... покрыты снегом. На улице двадцать - двадцать пять градусов мороза. Немыслимо! И тут, знаете, важен поступок Николая Ивановича Курнакова, который спасал все, что можно, хотя сам не отличался крепким здоровьем и вскоре после прорыва блокады умер. В те тяжелые годы он жил с женой в двух маленьких комнатках, в которых размещалось свыше двух с половиной тысяч кактусов, орхидей и других растений. А где уж они для себя оставляли место - и представить трудно. Никто ему приказать не мог. это ясно. Приказало сердце, его слушался... ...Коростенев... разговаривал с Женей и неотступно думал о своем очерке, который связан у него с биновцами и блокадой... "Декабрь 1941 года. В один из самых тяжелых месяцев блокады в БИНе состоялась защита нескольких диссертаций. Об этом я узнал от одного из диссертантов тех незабываемых дней, Ольги Александровны Пидотти. - Собирались мы в первом этаже, в зале библиотеки, - рассказывала она. - Окна были закрыты шитами, засыпаны землей. Все сидели в пальто и шапках, электричества, конечно, не было - горели коптилки. Я помню: взглянула на часы - мне было выделено двадцать минут - и стала говорить. Говорю, говорю и украдкой поглядываю на часы, а стрелка все на одном месте. Оказывается, часы-то остановились... потому что все тогда стояло. Готовила я диссертацию десять лет. Называлась она "Семена и плоды сорных растений Таджикистана". На защите теплые слова говорили, хвалили. И это одобрение помогло мне, дало силы держаться. А как раз перед защитой умерли от голода мои брат и сестра, да и мать уже не вставала. А муж был на фронте. Дома на ногах была одна моя дочь, Леночка... Ей тогда было всего шесть лет... Вообще я вам должна сказать, в БИНе в тот период создался какой-то особый благодатный моральный климат: люди были заняты благородным делом. Тогда же защитились еще Николай Федорович Гончаров и Степан Степанович Ненюков. Николай Федорович был исключительно талантливым ученым. В углубленности и серьезности своих изысканий он поднимался до воспарения... Прирожденный флорист! Им описано около ста новых видов растений. А Степан Степанович Ненюков начал собирать и изучать флору и фауну Нижегородской губернии еще с двенадцати лет. В БИНе он занимался систематикой и географией высших растений... В тот же день я пошел в библиотеку, прочитал статью о Ненюкове и сделал выписку из нее в свой дневник: "Удивительно сложилась жизнь этого талантливого и высоко эрудированного человека, одного из наших русских самобытных ученых. Степан Степанович был человек с прямой, открытой душой, он любил науку больше всего на свете и резал научную правду-матку (как он ее понимал) в глаза всем, невзирая на лица. При этом он был чрезвычайно резок там, где усматривал в науке формализм, халтуру, бахвальство, незнание или ошибки..." Гончаров и Ненюков умерли во время блокады. Николай Федорович умер от голода в феврале 1942 года, а Степан Степанович тогда же психически заболел и вскоре скончался. Одна из сотрудниц БИНа видела, как он во время обстрела стоял около здания гербария, кричал и грозил в небо кулаком: "Это несправедливо!" Потом снял с руки часы и бросил их в снег: "Времени нет! Остановилось время!"... Это некрологи о Гончарове и Ненюкове. Какие прекрасные лица! - сказала Женя, рассматривая фотографии. - Такие разные и такие прекрасные. Некрологи и написал Иван Тихонович Васильченко, муж Пидотии, профессор. Как-то раз Ивана Тихоновича на одни сутки послали с заданием в Ленинград. Он постарался поскорее выполнить задание и пошел пешком в больницу на Пряжку, где находился Ненюков. Но оказалось, что к тому времени Степана Степановича уже перевели в больницу на Удельной... Так Ивану Тихоновичу и не удалось повидать своего друга: нужно было возвращаться на фронт... ... Утром Коростенев позвонил к себе в редакцию и буквально вымолил еще несколько дней командировки. Он обещал привезти очень интересный материал. За последние дни он узнал новые факты и подробности о БИНе. которые внес в свой очерк. "Время тогда не умерло. Оно только раскололось от несправедливости и горя. Горы снега на улице, которые никто не убирал, неподвижные трамваи, замерзшая вода в доме. Но, насколько хватало сил у людей БИНа, они прятали время в самую сокровенную глубину души и там пытались его отогреть. После защиты диссертации Ольгу Александровну Пидотии профессор Палибин, который вел палеоботанику, попросил перейти к нему в отдел. Два его сотрудника, А. В. Ярмоленко и К. К. Шапа-ренко, ушли добровольцами на фронт и вскоре погибли. А в отделе осталась не разобранной большая кавказская коллекция отпечатков листьев и мхов на камнях. - Мы сидели, - рассказывала Ольга Александровна, - на первом этаже Гербария и при коптилках разбирали, записывали. А профессор Палибин взялся читать мне (мне одной!) курс палеоботаники. Бывало, рассказывает, и вдруг начинают бить зенитки, бомбы взрываются, а он увлекся и ничего не слышит, ну и я гоже сижу, в бомбоубежище не бегу. И каждый день мы узнавали печальные новости: то/умер, та умерла. Екатерина Георгиевна Черняковская, Виталий Иванович Кречетович. Николай Петрович Иконников-Галицкий... Замечательные ботаники. Я перебираю документы тех лет: повестки о дежурствах при "штабе объекта", списки огородников и другие пожелтевшие бумаги - вес они порождены теми суровым:", днями... многие сотрудники БИНа добровольно объединяли свои хлебные карточки. И это в самые тяжелые дни! Произошел некий феномен единой "внутренней среды". И большую роль в этом сыграл руководитель ленинградского БИНа - Владимир Сергеевич Соколов. Это его мужество, доброта, энергия помогли создать такой моральный климат, при котором поддерживалось все лучшее в человеке..." …-Сегодня я опять был в библиотеке БИНа, - начал рассказывать Ленечка, - Это просто чудо! Ты представляешь - в шкафах открыто стоят редчайшие издания. А в том же здании, только наверху, находится уникальная коллекция - несколько миллионов листов с засушенными растениями. Я сам в руках держал листы с растениями восемнадцатого века. Удивительно! Весь гербарий сохранился во время войны, блокады... Помнишь, я тебе рассказывал, что бомба разрушила оранжереи? Вот тогда из гербарных листов взяли споры, чтобы восстановить древовидные папоротники. Высевали споры весной сорок второго года. А перед тем как уйти из читального зала я просмотрел сугубо научную статью Князева "Культура древовидного пиона". Знаешь, древовидный пион - это кустарник около двух метров высоты, с корнями, как у жасмина или сирени. Он совершенно необычен для Ленинградской области. Никто не брался вывести такую культуру из семян. Прорастают семена через год после посева, а развиваются сеянцы через многие годы. И как они поведут себя в открытом фунте, никто не знал, пока ученый-садовод Князев не взялся за это в тридцать девятом году. Он начал проращивать семена пионов на территории Ботанического сада. Шли годы, и вот послушай, что по этому поводу написал сам Князев: "До мая сорок первого года молодые растения находились в оранжерее при температуре десять - двенадцать градусов, а затем были вынесены в парник... В конце мая рамы с парника сняли, и в таком состоянии растения оставались до августа сорок первого года, после чего молодые растения, имевшие к этому времени высоту до тридцати сантиметров при четырех развившихся листьях, были высажены в открытый грунт..." Коростенев прервал чтение - В научной статье нет необходимости отмечать факт начала войны и блокады, - заметил он. - Это ведь чужое, понимаешь, чуждое для жизни земли. А теперь слушай дальше: "На зиму, с наступлением первых морозов, молодые растения пионов были покрыты сухим древесным листом, а с выпадением первого снега были им окучены... Зима сорок первого - сорок второго года была суровая, лето сорок второго - холодное, но растения хорошо сохранились и дали за лето прирост до шестидесяти сантиметров..." Ты понимаешь, что тут написано? "Зима была суровая..." - и все. Просто - было холодно, как бывало и сто, и двести и тысячу лет назад. - Он умер? - спросила Женя - Князев? В том-то и дело, что жив! И сейчас проживает прямо на территории Ботанического сада. Слушай, что я записал. "Мне удалось встретиться с Андреем Алексеевичем прямо у него дома, и я спросил его: "Что вы пережили в те годы? Каково вам было той зимой сорок первого - сорок второго годов?" Отвечал он ровным, несколько суховатым голосом. "С ноября сорок первого по март сорок второго года было самое тяжелое время. Мы получали двести пятьдесят граммов эрзацхлеба. Силы иссякали. Я ходил с палочкой. Ноги распухли, огромная слабость... А бывший директор Владимир Сергеевич Соколов говорит: "Не ложись, тогда больше шансов, что выживешь". У нас было две лошади. Одну лошадь мы зарезали для нескольких семей, даже всю кровь собрали. Ужасно голодали. Из двадцати восьми садоводов к сорок второму году осталось четыре человека. Остальные погибли от голода". А ведь в БИНе хранилась обширная коллекция круп, зерновые, бобовые, чай, кофе... Все это держалось в обыкновенных шкафах. За девятьсот дней блокады из коллекции не пропало ни крупинки! Тогда Андрей Алексеевич дежурил по территории: нужно было следить, не убило ли кого, как чувствуют себя семьи. - и так до марта. Тут появилась рассада, нужно было ее пикировать, готовить огороды... От голода у него погибла в феврале сорок второго дочь Маргарита. Ей было семнадцать лег. Прорыв блокады встретили с такой радостью! Все плакали навзрыд - и он заплакал, не стеснялся. А когда умирали родные, не было ни одной слезинки". Такая трагическая картина жизни и работы сотрудников Ботанического института в блокадные годы предстает с книжных страниц. По понятным причинам, ни очевидцев этих трагических событий, ни друзей молодости. ни коллег по научной работе Ненюкова С.С.(Н31) теперь не найти. Ученый ботаник Иван Тихонович Васильченко (1903-1995). автор статьи о Ненюкове С.С. (Л. 26), в 1926 году окончил Донской еельеко-хозяйетвенный институт в городе Новочеркасске, где, возможно, и началась его дружба с С.С. Непюковым, продолжившаяся при их работе в БИНе. Иван Тихонович сохранил письма, рукописи, библиотеку и некоторые личные вещи С.С. в трудные времена блокады, а вскоре после войны переслал письма его семье. И.Т. Васильченко в 1963-1976 гг. заведовал крупнейшим в СССР Гербарием Ботанического института. Эколог, зоолог и зоогеограф Александр Николаевич Формозов (1899-1973), профессор МГУ (Московского Государственного Университета) (Л. 54) - друг молодости С.С. Некокова. А.Н. Формозов бережно хранил некоторые, еще юношеские, дневники натуралистических наблюдений, более поздние письма и экспедиционные записи С.С. Ненюкова как материалы для научных работ. Эти письма и дневники в 1990 г. из "архива" ЛИ. Формозова любезно передал мне его сын, А.А. Формозов, известный российский археолог (Л. 59). В этих и других сохранившихся дневниковых записях и письмах С.С. Ненюков о своей жизни и работе "рассказывает сам" (приведено выборочно): "Поездка в Лукоянов, 7-21 .Х.22г. 7.Х. Сел в Зименках (на поезд. - С.Н.) часов в 12-2 дня. ... Около телефонных столбов красные и синие мергеля; местами, по-видимому, галька; ели и сосны пропали... Рядом белое поле между лесами, лесостепного характера; березово-дубовые леса. 220 верста; сосново-дубовый характер; 219 верста: ясень... Вообще, в лесу низ чистый, местами в дубняке заросший папоротником ...Сильный урожай рябины... На 211 версте густой сосняк саженей 3 - 4-х. Поля. Девственных лесов совсем нет. Около 194 195-й версты есть, наверное, глухариные тока и рябцы... Во время моего пребывания волки здорово драчи скотину. 9. Х. Над Сивалаями видел штук 8-10 (нырков'.') утиных, летели с Ирсети вверх. Когда я шел из Обшаровки в Наруксово, встречай много поеди (мышей гонов) На правой стороне дороги (идя к Наруксово) Карбышевых нор. 10. Х. Выпал снег. 11.Х. Дедушка рассказан, что, когда они валили деревья, то в одном дупле были две сонных мыши и у них они забрали 2 чашки орехов. Он говорил, что и лоси еще не так давно были, что медведь задрал одного человека на дороге, а на другого навалял воза два дрязгу. 12.Х. В Обшаровке в лесу много молодой ясеневой поросли. Какой-то черный хищник вроде коршуна: крылья какие-то зубчатые, ростом с канюка. Увидел двух Eutamias (бурундук. - СЛ.), пробежавших в гнилой большой дубовый пень. Я его разворотил и одну пойма/. ВЫНУЛ гнездо из мочалы и мелких перьев. 13.Х. Ходил с дядей Федей на охоту. Нашел землеройку, видел луня (сизо-белого), вспугивал куропаток. Убил зайца русака 12 фунт. Видел еще одного. Виде/ черную мышь около св. кадочки. У тка 3 раза пролетела над полем к лесу. 19.Х. Приехав в Рубцова, у тети Насти на завалине я увидел 3 мышей, из которых одна была замечательна. Она оказалась Cricetulus migratorius (серый хомячок. - СЛ.). Они были принесены кошкой...". Письма АЛ. Формозову, 15.02.24г. (из П. Новгорода в Москву): И все время прохворал и ничего не делал. Взял у тебя 3 мышеловки и около 25 ... мышьяку (в Естественно-Историческом музее. - СЛ.). Я немного сомневаюсь - мышьяк ли это? Дело в том, что ты пишешь: "...Запей опять сургучом", но эта черная большая бутылка была запита парафином или еще чем-то, а не сургучом. И еще Коля (П.А. Покровский, зав. музеем - примеч. авт.) говорит, что слабые растворы мышьяка ненадежны... (подтверди свой рецепт). За осень я достал 4-х хорей, 2-х белок и /Чснх та/огнх (дятел большой. - С.Н.) с очень темным брюшком (темнее музейских) и их отдал Коле. Я начал было писать отчет о сборах и обратился к Коле за советом, а он говорит: "Пишите не подробный отчет, а что кроме обычного, ничего не собрано интересного для музея". После этого я решил не связывать себя на этот год таким "контрактом". На Рождестве я пойман I Erotomys glareolus и 2-х крыс. Пиши почаще, а то я здесь один совеем погибаю. Придешь к коле, а он только начинает ругаться. Кстати, спишись с Колей, может быть, он и уступит формалин. Твой Степа. "04.04.24 г. Дорогой Шурка! 30.111. получил твою книжку (о книге АЛ. Формозова "Шесть дней в лесах", вышедшей в 1923 г. (Л. 54. с. 9). - С.Н.) и был несказанно рад. Буквально вертит вею душу. И все это родное, близкое! Приезжай! У меня теперь две утки и в Зименках отыскано глухариное токовище. Относительно содовых сонь еще немного. Помнишь, я тепе рассказывал осенью 1922 года, когда ты собирался в Москву, что я сидел в Зименках на барсуков (недалеко от кордона на которой есть сони) и видел каких-то "крыс", которые бегали около барсучьих нор по земле. Тогда я лип из похожих только ласок, горностаев, водяных крыс и белок. Зверок издали казался средним но цвету между летней белкой и водяной крысой, и на ласку с горностаем не походим, потому, что был короче и толще (кургузее). Для водяной крысы и белки он был мал, вдобавок (к последней) хвост был не пушистый. Теперь, недавно увидев у НО. П. твоих кургузых сонь в банке, я вспомнил, что они напоминают мне этих "крыс" (так же, как с Cricetulus-om). Напиши, приедешь ли и когда, чтоб не разъехаться, потому что я думаю после 20.IV. уехать ненадолго...". Почти десять лет прошло, С.С. Ненюков уже работает в Ленинграде, в Ботаническом Институте, но с АН. Формозовым они по-прежнему друзья. Вот одно из ответных писем АН. Формозова (из Москвы в Ленинград, около 20.01.34 г.): "Дорогой Степан! Очень рад был получить от тебя письмо, т.к. боялся, что ты на меня обиделся. Жаль, что твои мысли в значительной степени предвосхищены. Стоило бы написать об этом Комарову, а копию направить в одну из газет. Недавно была ведь такая .нее история с крупным открытием по физике: из-за медлительности печатания наша публикация опоздала (в Доклады АН.) (Академии Наук. - СП.), а за границей - сделанная позднее, выииш раньше. Единственный путь, на котором я когда-то пытался тебе посодействовать с печатанием, - (Бюллетень МОИП) (Московское Общество Испытателей Природы. СИ.), кажется, скоро будет закрыт. А я собирайся еще раз нажать на них и уже не тихо, а со скандалом. Что можно тебе посоветовать'.' Просто не знаю. Конечно, прежде всего, держаться и хранить нервы в порядке. За Академию уже так крепко взялись, что вскоре, надо думать, многие в ней поумнеют. На биофаке МГУ идет речь о выдвижении меня в члены корреспонденты. Может быть (и. вполне вероятно), это кончится ничем. Но если это пройдет, я буду нажимать сильнее, чем раньше. во 100 крат, чтобы в Академии шире раскрыт окна и больше пустит свежего воздуха. Как никак на твоей работе должна быть виза, когда она принята, и уже одно это по выходе ее из печати, будет говорить о самостоятельном достижении ре хультатов труда, сходных с заграничными Закрепившись на этом, успешнее двинешь и другие свои работы. Несомненно, что Персидский очень заинтересуется твоей биогеохимической темой. Он человек очень доступный и поможет тебе это двинуть. Привет и пожелания бодрости тебе и жене. Твой А. Форм.". В письме А.И. Формозова не говорится, о приоритете какой публикации С.С. Ненюкова идет речь, скорее всего, о "системе цветковых растений". О ней С.С, более чем через год, пишет С.Д. Спасскому (своему учителю и коллеге (Л. 26). - СИ.) (из Ленинграда в Новочеркасск, 17.12.35 г.): "...В виду того, что меня не принимали в ИНН. что я уже 2,5 мес. без работы, и что никто в БИНе не занимается вопросом построения системы цветковых растеши), что многие из тех родственных связей, которые устанавливал я (правда, не печатая) , подтверждаются заграничными новейшими работами, а многие еще не указаны; будучи убежденным в правильности взятой оценки таксономических признаков и считая, что систему следует диалектически строить не только от частного к общему, но и от общего к частному: видя всю ту метафизическую чепуху, которой починяют голову студентам, видя ту игру в метафизические бирюльки в виде изыскания "жизненных форм", "биоформ", "экоформ", и проч., дошедшего до полной замены понятия биология экологией, -мне стало тяжело и трудно во всех смыслах и я написал Молотову (как до известной степени главе Академии) письмо, а котором указал, что проблема построения системы недооценивается БИНом, и что предлагаю построить ее за 2 года, если будет предоставлена возможность работать над нею (в возможности чего я вполне убежден и уверен). Завязался спор. Ботаники говорят, что грош цепа будет иной спекуляции (вроде того, что "веревка вервие простое"), а я говорю, что это единственный и правильный путь дать систему, в которой имеется насущнейшая необходимость, как в геоботанике, так и в технологии, школе и всех др. участках жизни. БИНовцы говорят, что это-де я смолоду горяч, я же считаю, что это вполне возможно и последние 2 месяца работы в Общем (т.е. всего света) гербарии БИНа меня еще раз убедили в этом... Больше того, не только нет ни одного человека, который взялся бы сделать эту систему за 2 года, но нет и таких, которые вообще серьезно-вплотную занимались бы этим делом. БИНовцы же лежат на Гербарии, как собака на сене. А вся наша практика кричит, как она нужна ей! Да, дорогой Сергей Александрович, Вы себе не представляете всей трагедии, которая разыгрывается сейчас во мне. И только вера в то, что я стою на правильном пути, привычка к мытарству, любовь к природе, ненависть к метафизике и делячеству, при поддержке небольшого числа добрых знакомых дает мне силы для преодоления всех трудностей, стоящих на дороге. Всего хорошего. Ваш С. Нен.. А ведь наряду с этой всепоглощающей теоретической задачей С.С. Ненюков занят интенсивной практической и производственной деятельностью: выезжает в далекие и сложные экспедиции, систематизирует материалы по изучению и применению растительного сырья" (актуальнейшее в то время направление (Л. 60)). В архиве Ботанического иистит\"гя хранятся некоторые рукописи Нешокова С С Например, "Протокол № 14 Производственного совещания Бурят-Монгольской Экспедиции ЛОВИУА от 11.11.1934 г." (руководитель экспедиции СВ. Зонн). (На этом совещании С.С. был секретарем, вел "Протокол". Экспедиция изучала почвы и состояние растительного сырья в условиях очагов вечной мерзлоты Забайкалья). С.С. готовил к публикации "Справочник по растительному сырью" (в Архиве БИНа только несколько машинописных страниц "проекта"), который предполагалось издать в следующем виде (здесь только первый раздел "проекта"): "СПРАВОЧНИК ПО РАСТИТЕЛБНОМУ СЫРЬЮ. . Цель и задача справочника. Дать широкому кругу работников в области прикладной ботаники, растительной технологии сельского, лесного хозяйства краткий справочник по техническим и химическим свойствам всевозможных видов растительного сырья. Исходя из этого, технические растения, описываемые в справочнике, разбиваются на разделы по специфическим хозяйственным признакам (Алкалоидные, Бальзам-смолоносы, Витамин-содержащие и т.д.). Каждый раздел будет включать следующие главы:
1) Специфическая химическая и техническая характеристика данной группы сырья. При описании отдельных растительных сырьевых объектов будут даны имеющиеся в литературе сведения по следующим разделам:
1) Краткое ботаническое описание, ареал распространения, районы и перспективы культур. Здесь нельзя не заметить, что "отпуск" интересует С.С. Ненюкова, прежде всего, как возможность сосредоточиться на своей научной работе. А ведь у него уже немалая семья (правда, находящаяся преимущественно на попечении родственников жены в Крыму). Конечно, родные и близкие люди тоже полностью включены эту самоотверженную жизнь. В письме Ненюкова С.С. из экспедиции (Кавказ, 02.08.36 г.) своей жене (Ирине-Эрике Яковлевне Нейфельд в город Симферополь) - опять о работе: "...порою делаю эти непростительные глупости. Но не могу поступить иначе. Бременами дело осложняется еще тем, что ко всему этому примешивается другое обстоятельство: борьба за идею. Она, конечно, есть и идет постоянно, но в кругу того огромного объема работ, которого она требует для своего преодоления, и той усталости (в результате одиночной работы на этом поприще), издевательств со стороны "корифеев" от пауки, общих тяжелых условий (они тебе прекрасно известны). Конечно, она идет все лее, но не с тем бывалым темпом, пожалуй, даже не темпом, а не с той настойчивостью и не с той "еже- минутностыо", которой было славно начинание. Все имеет свои пределы. Конечно, не будь этих терниев, положение вещей было бы совершенно иным, дышалось бы легче, не было бы потрачено столько энергии...". Из этой же экспедиции, чуть позже (23.08.36), письмо жене, более спокойное: "... И вот теперь, когда я тебе пишу, моя дорогая, в открытое окно вместе с монотонными выхлопами какого-то двигателя (совсем некстати вносящими дисгармонию), врываются звуки грома, ночную тьму прорезают изредка .молнии, доносится болтовня куличков и мелодичные трели кроншнепов - это единственное реальное ощущение, как бы замещающее теперь в разлуке мне все возможное, прекрасное, далекое, родное и милое моему сердцу Бее ближе и ближе начинает слышаться шум приближающегося дождя, все чаще и чаще начинают капать отдельные его капли... А тут еще сырость и прохлада осенней ночи... Как-то совсем по особому переносятся мысли в другую область прекрасного прошлого - в дни молодости и юности, в дни сказочного счастливого времени. ..". Тут сразу вспоминается письмо, адресованное С.С. Ненюкову, от его матери годом ранее (18.08.35 г.), и в письме матери - воспоминания, сходные с воспоминаниями сына (в предыдущем письме): "...В Зименках я пожила с удовольствием, как будто оттуда и не уезжала. Сидела под дубом. Цветы еще были в полном разгаре.Так все живо вставало в глазах: и вы все маленькие, и папа шел и: леса в сером пальто и серой фуражке. И ронжица белая бегала. И не раз поплакала. И жалость: пи папы, ни вас маленьких больше нет да и больших-то редко приходится видеть. Следующая моя поездка будет, наверное, уже вдвоем с которым-нибудь малышом - не с твоим, так с Ксениным. Жаль, что твой будет так далеко от Зименок. Хотя немного рано о том думать Пиши почаще. Целую, мама". Но, ощущая накал жизни С.С. Ненюкова, близкие и родные сочувствуют, беспокоятся о нем, о его семье. Вот строки из письма (подпись "Мария", предположительно - Мария Малых, у которой в одной из комнат большой ленинградской квартиры размещалась иногда ненадолго семья Ненюкова С.С, т.к. своей квартиры он не имел): "16.07.36 г. Дорогой Степочка! Как всегда рада Вашему письму, как всегда читала его несколько раз. Хорошо, что Вы побывали в семье, спасибо Ире, она прислана фотографию Вашей дочурки - нахожу, что она похожа на Вас. Пора Вам Степа угомониться и пустить корни в жизнь, если не для себя, то уже для девчурки. Найдите и заставьте себя идти по той средней линии, которая даст всяческое благополучие. История с Вашей статьей и отзывами о ней особенно подтверждает, что работаете и живете, как в лихорадке, так нельзя! Ведь, если Вам не так много лет, то это еще не значит, что Вы хотите всю жизнь жить перекати-полем". Из письма жены (18.08.38 г.): "Как твои дела? Что выяснил - Казахстан как экспедиционный пункт или место работы?". Из письма сестры (Анны Степановны, 21.08.38 г.): "Получипа твою открытку. Интересно, что ты едешь в Кзыл-Орду, ведь я там была. Степа, напиши мне, пожалуйста, толком, как у тебя дела с работой. Кончил ли ты работу над своей темой или материальные условия тебя отрывают и гонят в поездку? От какой организации ты едешь, и в качестве постоянного или временного сотрудника? Как дела со сдачей кандидатского .минимума? Напиши, мне все это очень интересно...". И как больно, верно, было читать С.С. Ненюкову такие сочувственно-горькие слова своей матери (20.08.39 г.): "Милый Степа! Кик твое здоровье? Сегодня получали открытку от Иры Я очень рада, что ребята поправились, При тоже, видимо, здорова. Ира беспокоится, что ты ей ничего не пишешь. Это напрасно. Писать нужно при всех обстоятельствах. Из письма Иры я з аключила, что у тебя не важны дела. Я не знаю. Что ты привязался к этой роботе. Бросил и работай бы как все люди Хоть бы простым агрономом. Все бы сытно жили...". И можно завершить эти письменные свидетельства самоотверженной жизни С.С. Ненюкова его собственными последними письмами из блокадного Ленинграда (оба в одном конверте, адресованном жене в г. Симферополь, на ул. Февральская, 12,). Одно письмо для Анны Абрамовны Классен (К 12) (помогавшей Э.Я. в уходе за детьми): "18.07.41г. Дорогая Анна Абрамовна! Если я Вам и не писан, то только потому, что не знал, что писать, т.к. была полная неопределенность, которая еще не окончилась. Кроме того, и времени нет. Прихожу домой около 11 ч. вечера, а ухожу в 5-7 ч. утра. Да, я на половину в рядах Красной Армии. Благодарю за добрые пожелания, очень рад, что от Ляли (дочь С.С.) теперь меньше хлопот. О здоровье мамы ничего не знаю, ибо она мне об этом не пишет. Я сам ей тоже не писал, чтобы ее не расстраивать. Нюра (сестра С.С. - Анна Степановна Ненюкова (Н30). - С.Н.) перед самой войной перевелась в очную аспирантуру в Москву, но пока от нее тоже никаких вестей нет. Все мы разбросались, да еще в такое тяжелое время, по - одному в разных местах. Вероятно, Вам теперь весьма трудно приходится... Желаю всего наилучшего! Извините, что пишу небрежно, т.к. тороплюсь к сроку. Не поминайте лихом. Привет всем знакомым, кстати, напишите, где - кто как, кого коснулось хеш нет. Крепко целую всех. Берегите, пожалуйста, ребят. Ваш С. Ненюков". Другое, тоже тревожное, - жене, Эрике (Ирине) Яковлевне Нейфельд: "17.07.41 г. Ира! 4-го июля я спин добровольцем в числе многих. Правда, в БИНе многих отпустили, но меня оставили. Пока я в роте резерва среднего комсостава. Что будет дальше, не знаю, пока обучаюсь, хожу в штатском и ночую, за исключением дней дежурств, дома. Но времени почти нет, только сегодня на дежурстве и выбран время, чтобы ответить на твое письмо. Благодарю за него. Пока расчета я не получил, но возможно, что его предпишут учинить со дня на день. Комнату оставлю на замке. Здесь стояла жара, а теперь, после прошедшей грозы, стало холодно... Завтра, по- видимому, буду брать в БИНе расчет с 5.07, кто и как оплачивать будет - еще не знаю. Очень рад, что ты, наконец, здорова и пожелал бы, чтоб у тебя и в дальнейшем все ладилось. Благодарю за пространные сведения о ребятах. Пиши чаще, не смущаясь тем, что от меня нет вестей... Большое спасибо Анне Абрамовне за письмо. Очень жалею, что Ляля (детское имя дочери С.С.) такая непослушная. Радует, что Буба (детское имя сына. - СИ.) растет смышленым. Б случае меня не станет, прошу тебя следить за ними, чтобы они учились хорошо, были бы честны и не были бы повесами, любили бы труд и людей. Благодарю за добрые пожелания...". вверх |