|
В училище приезжают студенты - из Мамлеева, Кельдюшева, Княжевки, Большой Ари, Крапивки: многие впервые покинули село. Ты глянь, какой большущий город! Магазины самые разные, фонари на площади. Дом культуры, райбиблиотека, столовая самообслуживания, кино с широким экраном. Даже и музей есть. А шуму-то на улицах, а народу: говорят, целых десять тысяч. Ребята приходят после семилетки, им по четырнадцать лет. Маленькие, неловкие, озорные и робкие - дети еще, в сущности. Словесник читает: "Единственным светлым пятном в его жизни была лысина... Вы как это поняли?" - "А что? Пожил - оплешивел". На первом уроке рисования из всего набора акварели идут в ход две краски (у всех одни и те же): красная и синяя. Нотной грамоты, само собой, не знают, знают одну тональность, три ноты: "Дура я, ду-ра я, в дурака влю-би-ла-ся..." Теперь я рад представить вам человека, который стоит у истоков чуда. Сам он мальчонкой прибыл в Лукоянов не из столицы - из деревни Крапивки. И в первом своем диктанте сделал шестьдесят ошибок, его никак нельзя было принимать в школу второй ступени. Впрочем, тут уж надо рассказывать по порядку. Его имя -Александр Александрович Куманев. Учительница еще спросила у него: - Какой главный город в нашей стране?
Это было сорок лет назад. И еще ему сказала Зоя Семеновна (до сих пор он благодарен ей): За лето он переписал "всего Чехова" и осенью, когда вер нулся в школу, сделал в сочинении всего семнадцать ошибок. А потом и их не стало. "Что я увидел, подъезжая к городу Лукоянову" - так называлось сочинение: он увидел, понятно, большущий город. Потом Куманев учился, потом учил, увлекся точными науками, окончил в университете физмат, треть века назад пришел в училище преподавателем физики, с 1940 года - директор. Но , я думаю, особую роль сыграл в его жизни тот первый год, когда он хуже всех успевал в группе и его больше всех хва лила учительница. Пожалуй, именно тогда начали складывать ся педагогические воззрения Куманева. -Слушайте, вы видели двух одинаковых людей? Почему же
мы держимся за эти так называемые единые требования?
Справедливость, говорите... Был у нас студент Фролов,
он шесть лет работал трактористом и все запятые растерял
. И мы ему: лодырь! А он учится изо всех сил, и видно:
будет из него учитель.
Губы Куманева складываются в презрительную усмешку, в черных глазах нетерпеливый блеск: что, мол, молчишь, где твои возражения? Но я не возьмусь сколько-нибудь подробно излагать его доводы, мне нужно только, чтобы вы поняли: человек своеобразен, мысль его остра, углы не сглажены. Он умеет отстаивать свои взгляды, и потому в училище лет десять уже не обсуждают двоек - этой проблемы словно бы не было и нет. - Пользы от таких обсуждений вижу мало, вред - явный. Мы ведь одно время не столько заботились о нравственном, идейном воспитании, сколько о "накопляемости оценок". Дети это чувствуют. Мальчонка прибежит из школы, так не скажет: "Мама, что я сегодня узнал!" Он дневник сует: "Смотри, что получил". До того дошло, что на педсовет вызывают ученика вместе с родителем. И ругают, пока не выжмут сквозь шмыганье носом: "Я больше не буду". Вот ведь подлец, как долго пришлось "работать" с ним! А он прекрасный, гордый мальчик, он точно знает, что к следующему диктанту не исправится... Поймите, процесс обучения идет через незнание. И у всех по-разному. Один схватывает быстро, другой медленно. Так не мешайте ему! Если он лжив, груб, лодырь, ябедник - сделайте его человеком. А двойки он сам исправит. У всякого должен быть, по выражению Гоголя, свой задор. Когда Куманев говорит о доверии к воспитанникам, о том, что не натаскивать их надо, а учить, не только память развивать, но прежде всего умение мыслить,- тут не открытия, это ведущие идеи коммунистического воспитания. Но очень важно, что они стали его собственными идеями, преломились в его твердые принципы, в его личные взгляды. Вот без этого, я думаю, не может быть настоящего, с большой буквы Учителя (как, впрочем, и Агронома, Инженера, Врача). Я записал одну из бесед Куманева со студентами: - Думайте. Ищите. Не бойтесь нарушить педагогическую "режимность". Недавно я был на уроке у одной нашей девушки. Ай, умница-красавица! Шел урок истории, она развесила на доске картины - штурм Зимнего, залп "Авроры", очень красочно все рассказала, а после спрашивает: "Что тут нарисовано, кто скажет?" И сразу шум в классе. "Революция нарисована!", "Вон, вон матрос с лентами!", "Солдат кричит "ура!", ух, он им сейчас даст!" - вскочили с мест малыши. В этот момент они сами брали Зимний. А учительнице надо ставить двойку. Все ведь у нее неправильно, все не так. По методике как надо? "Тише, дети. Сядем, руки на парты. Переходим к опросу. Что дала революция крестьянам в деревне? Все думают... Ты, Настя. Что значит "землю"? Садись. Отвечай ты, Валера, полным ответом: "Октябрьская социалистическая революция - что? - дала крестьянам... правильно, землю..." И все по форме верно, и вопрос законный, и ответ "полный", а вмиг пропало бы все обаяние урока, весь его идейный накал, и наступило бы "школьное состояние души", когда солнышко не светит, и Жучка не лает, а все вокруг только подлежащие и сказуемые. Вспоминая свои беседы с Куманевым, я вижу, что они шли у нас в каком-то определенном, своего рода музыкальном ритме. Мы говорили, спорили, но стоило прозвучать звонку на перемену, как он поднимался с места. Одна стена директорского кабинета была отведена под радиоузел: то, что передают отсюда, слышно по всему училищу. И вот Куманев ставил пластинку или пускал магнитофонную ленту - музыка звучала всю пере-мену. Я понял, что в Лукоянове последовательно, как говорится, с заранее обдуманным намерением учат студентов слушать музыку. Вы удивитесь, пожалуй: что ж они дома, в деревне, радио не слышали, кино не видели? Разумеется, видели и слышали. Но странная вещь, могучие эти проводники культуры, делающие ее доступной для самых отдаленных мест, в то же время чему-то мешают. Чем больше кино, тем меньше самодеятельности. Чем громче радио, тем меньше слушают его. Это заметил еще Александр Довженко и сказал, что раньше в его деревне красиво пели на мосту, а теперь там шумит радио: "Хоть бы оглянулось: как слушают?" В училище неделю подряд на большой перемене пускали Первый концерт Чайковского для фортепьяно с оркестром. Его, казалось, и не слышали - так, общий фон для разговоров и беготни. Потом Куманев сказал: хватит. С месяц звучали другие вещи, но в один прекрасный день вновь он поставил пластинку с концертом Чайковского и тихонько вышел в коридор. С первых мощных аккордов ребята потянулись к динамикам, притихло училище. Что это было? Прелесть узнавания? Ра-диоузел "оглянулся" - слушают! Теперь это в обычае, в прошлый четверг здесь давали Вторую симфонию Калинникова в стереофонической записи, и зал был полон: четыреста человек. Назначены следующие "музыкальные четверги", я видел, как добываются для них программы. После занятий в радиоузле остались Куманев и еще трое энтузиастов, из которых один преподает в училище литературу, а двое других - музыку. Когда общими усилиями был пойман концерт из Москвы, Олег Иванович Казаков, по прозвищу Завмаг, взялся колдовать над магнитофоном МАГ-59; фонотека пополнилась в тот вечер сонатами Бетховена. Вообще, чтобы понять жизнь этого коллектива, надо прийти в училище вечером. Может, некоторую роль играет отсутствие соблазнов большого города, но ежевечерне и студенты и преподаватели собираются вместе. Четверги, как уже сказано, посвящены серьезной музыке. Среды по решению партсобрания отданы "устному журналу" -- сообщениям о новостях науки, техники, литературы и искусства. Часто бывают концерты самодеятельности, организуются выставки живописи, при мне их было две - Рокуэлла Кента и Ренато Гуттузо; репродукции вырезали из всех журналов, какие могли добыть. Открылась и своя выставка: иллюстрации к сказкам Джанни Родари, выполненные студентами. Стенгазета "Народный учитель" дала рецензию: "Есть крепкие по рисунку работы, есть и более слабые, но они выигрывают в цвете, в радостном восприятии жизни. Хорошо, что авторы избегают "чисторисования", которое, к сожалению, еще распространено в школьной практике..." Разумеется, в Лукоянове действуют все мыслимые кружки - и хоры, и оркестры, и хореографический, и дирижерский, и радиокружок, и кино-, и фото-, и мото-. Притом если драмкружок ставит "Педагогическую поэму", то инсценировка написана самими лукояновцами. Если кинолюбители снимают фильм, то есть в нем и мультипликационные, очень забавные сюжеты. Если выступает вокальный ансамбль, то в репертуаре его сложнейшие вещи Моцарта, Бородина, Гречанинова. Комитет комсомола, свободный от бесконечного разбора двоечников и двоек, принял недавно такое решение: каждый студент должен быть любителем. И знаете, мне по душе эта решительность: каждый! Ты будущий наставник молодежи, ты не можешь быть холодным человеком. Чем увлечен ты, что собираешь - репродукции, пластинки, ноты, стихи? Личная библиотека должна быть у каждого! Говорят, в дни выплаты стипендии лукояновский книготорг выполняет половину месячного плана. И нет выпускников, которые не везли бы с собой в деревню библиотеки в двести, триста, пятьсот томов. Селу нужен сильный учитель. Более сильный, чем городу. Потому что он для детей все - и музеи, и театры, и картинные галереи... Как-то лукояновцы затеяли поездку в Москву. Подробно все обсудили "на коллективе" (эти слова в Лукоянове весомы), на экскурсию решили послать только выпускников, дав им все "картофельные деньги", заработанные в колхозе на уборке, и "яблочные" - доход от училищного сада. Потом долго сочиняли письмо коллективу московского педучилища № 1. Рассказали о своей жизни, предложили свою дружбу, к себе пригласили столичных коллег; а под конец попросили, чтобы те приняли их во время каникул в общежитии или в классах; постельное белье, если надо, они захватят с собой. Ответа ждали полтора месяца. Пришло две строки за подписью московского директора. Он сообщил весьма сухо и нелюбезно, что саннадзор запрещает ночлег в "неприспособленных помещениях". И это все. Ребята, сильно обиженные ответом, прокомментировали его в таком духе, что-де столица пренебрегла "провинциалами" и что куда, мол, им "с суконным рылом - в Охотный ряд". Я сказал ребятам, что они неправы. Столичный кругозор и широту душевную выказали в этом случае как раз они, лукояновцы. А провинциалом оказался московский директор. Пусть ему будет стыдно *. -Вы заходили к Цветкову? - спросил Куманев.- Слушайте, это ведь наш руководитель педкабинета, у него тысячи писем от выпускников -- с Сахалина, из Сибири, из Средней Азии. И потом, к вопросам воспитания Иринарх Иванович подходит совсем не так, как я. Непременно поговорите с ним: главный мой противник. Интереснейшая личность, вечный труженик, бескорыстнейший... Конечно, я встретился с Цветковым, как и с другими педагогами. Многие из них сами здесь учились. В подшивке "Литературной газеты" (не московской, а лукояновской, стенной,- она издается в училище уже четырнадцатый год) я увидел стихи Димы Надькина, студента первого курса. Подобно Куманеву, он прибыл в Лукоянов из деревни, из села Иванцева, мордвин, после педучилища окончил университет; сейчас Дмитрий Тимофеевич преподает здесь литературу и русский язык. В той же подшивке я обнаружил фотографию дома Кашириных, в котором рос Горький. Было написано, что ее прислал воспитанник училища, деревенский паренек Миша Бутусов, и за этим тоже маячило будущее человека - здешнего историка, автора книги "Лукояновцы в борьбе за Советскую власть", основателя Лукояновского народного музея. Неожиданное продолжение очерка в жизни. На следующий день после его публикации в Лукоянов пришла телеграмма: "В любое время будем рады принять у себя 50 ваших студентов и показать им Москву. Подробности письмом. Комитет комсомола Московского энергетического института". Телеграмма стала событием в жизни лукояновцев, ее зачитали "на коллективе", в тот же день послали ответ, и тут почтальон принес письмо: "Я москвич, педагог,- писал директор школы Э. Костяшкин,- извиняюсь за отказ московских коллег и от имени учителей и учащихся школы № 544 приглашаю вас остановиться в нашей школе, когда вам будет нужно". На очередном собрании Александр Александрович Куманев зачитывал уже целую пачку приглашений. Письмо из столичного политехникума начиналось энергичным "Приезжайте!!!". Письмо супругов Аристовых, Ольги Андреевны и Петра Семеновича: "Присылайте к нам в Москву по шесть - восемь своих. Если успеют, пусть едут в эти весенние каникулы. Квартира три комнаты, поживут в большой. Есть газ, ванная. Не стесняйтесь, примем как своих. Хорошим людям всегда рады. В любое время года, если вашим ребятам понравится у нас, примем..." И еще письма, и еще, и все без позы, без громких слов, с подробными описаниями, как проехать от вокзала, сколько минут езды до центра, каково расположение комнат, какие будут предоставлены постельные принадлежности. Так снова, в который уж раз, подтвердилось, что хороших людей куда больше у нас, чем плохих.
Я подсчитал: если бы лукояновцы захотели воспользоваться всеми полученными приглашениями, то им пришлось бы разослать в учебные заведения и на частные квартиры больше тысячи человек. А ехать должны были двести студентов. Летом они были в Москве.
Я познакомился с этими людьми, говорил с ними, смотрел, как они работают, и вот что более всего характерно: истинные ученики Куманева, они не повторяют учителя, а ищут свои пути. Надькин - ярый любитель поэзии. С его приходом в училище понимание стихов резко превысило прежние "нормы", это видно по библиотечным формулярам. Ребята перестали просить, как бывало: "Ирина Павловна, нате вам "Евгения Онегина", дайте что-нибудь художественное". Студенты педучилища учатся выразительному чтению и по программе должны декламировать те самые стихи, которые будут "проходить" с малышами. У Надькина они читают Пушкина, Блока, Маяковского, Есенина, Твардовского, Смелякова, Винокурова. Он резонно считает, что если они "За далью - даль" сумеют прочитать, то уж "Колобок" как-нибудь осилят. Надькин ведет кружок, устраивает литературные вечера, сам участвует в концертах - все свободное время он проводит в училище. Я спросил, когда же он проверяет тетради, и услышал в ответ, что он их вовсе не проверяет. Просто на уроке, сразу же после диктанта, снова читает текст и объясняет трудные места, а ученики сами отмечают свои ошибки и выводят себе отметки. При этом никто не жульничает, потому что текущих отметок Надькин вообще не ставит. Время от времени он, понятно, устраивает настоящие контрольные, но учеников своих знает и без того. Вот пока и все о Надькине. Что касается музея, созданного в Лукоянове, то о нем надо бы писать особо. Михаил Николаевич Бутусов и студенты, которых он увлек своими поисками, заставили заговорить древнюю землю. И лукояновцы вдруг поняли, что город их совсем не прост, что им есть чем гордиться. Была, к примеру, водокачка на Казенном пруду, обыкновенный серый домишко. А вот поди ж ты! Оказалось, что "здесь в 1905-1907 гг. находилась под-польная типография лукояновской группы РСДРП". Вспомнили лукояновцы, что в этом краю, совсем неподалеку от них, пережил свою Болдинскую осень Пушкин, что Короленко помогал здесь голодающим крестьянам, что первую партячейку в Старом Иванцеве организовал Гайдар. Разумеется, есть в музее и неизбежные кости мамонта, и каменные топоры, и древние кольчуги, и кандалы пугачевских времен; собраны книги, картины, научные труды знатных земляков-академиков, писателей, художников, заслуженных врачей; висят портреты, ордена, грамоты всех пятнадцати Героев Советского Союза, вышедших из района... Все это есть в музее, но когда замечаешь под стеклом письма фронтовиков, стертые на сгибах треугольники, когда читаешь "похоронки", полученные солдатками, когда видишь в шкафу матросскую залатанную форменку местного жителя В. В. Левашова, в которой он брал Зимний, а рядом - шинель рядового А. Н. Климова, в которой он прибыл на фронт в 1941 году,- тут только ощущаешь всю душевную широту создателя музея. Взяли вот и сохранили для потомства простую серую шинель простого русского солдата! Таковы традиции Лукояновского педучилища, таковы его воспитанники, и ясно, что тут заслуга не одного директора. Собрались очень хорошие педагоги, старики и молодые. Они составляют настоящий коллектив единомышленников, беспокойных, дружных, одинаково преданных делу и бесконечно разных... С сожалением я Отказываюсь от мысли перечислить их всех. Г Несколько слов о второстепенном - о внешности учителя. Лукояновцы и тут придерживаются своеобразных взглядов. Они считают, что поскольку одежда, прическа, осанка учителя суть элементы эстетического воспитания детей, он непременно должен быть статен и красив. Вы можете, конечно, не согласиться с ними, сказать, что красота - это все-таки "дар божий", но лукояновцы только улыбнутся в ответ и скажут, что вы забыли о спорте. Спорт - еще одно поголовное их увлечение; при мне большая группа лыжников отправилась в 60-километровый поход, и это не было событием. Мне показалось даже, что студенты в Лукоянове растут быстрее, чем в прочих местах. Это видно: все четыре курса перед глазами. И можно проследить, как год от года расправляются плечи ребят, подбираются животы и походка становится пружинистой, легкой. Меняется и "форма одежды". Девушек этому учить не надо; как-то они сами догадываются, что ко второму курсу надо скинуть платок с головы, на третьем отказываются от ситцевых юбок поверх лыжных штанов, а там уж начинают сложные эксперименты с прическами и кофточками. "Излишества" Куманев высмеивает весьма ехидно, но "Журнал мод" он сам выписал для девчат: пусть одеваются не хуже москвичек. Парни -народ более консервативный, с ними приходится иной раз вести такие беседы: "Ты бы, Леша, отгладил лацканы. И потом... зайди как-нибудь к Николаю Ивановичу, он тебя научит вывязывать галстук. Дело серьезное". Николай Иванович Чистяков - преподаватель музыки. Он ленинградец, прибыл сюда по распределению, и первой его мыслью было: "Неужели придется в этой жуткой дыре сидеть целых три года!" Николай Иванович работает в Лукоянове уже четыре года и, судя по всему, уезжать не спешит. Это он проводит "музыкальные четверги", руководит дирижерским кружком, учит будущих учителей играть на рояле, сам аккомпанирует сводному хору, сам пишет музыкуу, он создал вокальный ансамбль, который в Горьком занял на смотре первое место... Словом, всем хорош Чистяков, одна беда: брюки его, по лукояновским понятиям, узки. По этой причине, второстепенной, конечно, в городе началось некоторое брожение. А тут еще Дмитрий Тимофеевич Надькин вдруг отпустил бороду - не стиляга ли? В довершение всех бед пополз слушок, что в педучилище завелись баптисты и молятся по вечерам, и вот уже один из районных товарищей "жахнул по искривлениям" с высокой трибуны... Все разъяснилось, впрочем, до чрезвычайности просто, я бы даже сказал, изящно. В обычный час Куманев вышел из дому и дорогой, которой ходит вот уже тридцать лет, направился в училище. И Лукоянов ахнул: на нем самом были узкие брюки! Вопрос был исчерпан. Потом выяснилось, что Надькин завел свою бороду неспроста: ему предложили ехать на Кубу. Лукояновец, парень из мордовской деревни, будет преподавать там русский язык. И наконец Куманев позвонил по телефону тому, кто "жа хал": - Слушай, какие баптисты? Стыдись! Наш ансамбль репетировал "Лакримозу", часть "Реквиема". Это ж Моцарт!.. Нехорошо, голубчик, не ожидал я от тебя! Ты ведь умные сочинения писал. Этот товарищ был воспитанником Куманева, как и многие другие работники парткома" горкома, райисполкома, как большая часть директоров школ в районе. Все они, несмотря на солидные посты, до сих пор видят в нем своего учителя, и он, бывает, учит их. У Куманева в этом городе прочный авторитет, вот что важно. Мало иметь свои принципы, даже если они очень хороши,- надо применять их на деле. Лукояновский директор так и поступает. Помните рассуждения Куманева о неправомерности "единых требований"? Так ведь он все-таки назначил стипендию трактористу Фролову, невзирая на инструкции. Он и сейчас дает ее тем, кто хоть и "растерял" запятые на пашне или в цехе, но заслуживает помощи по своим способностям и труду. И наезжают ревизоры, узнают об этих "нарушениях", и случаются неприятности, скандалы... Ясное дело, никак не отбиться бы Куманеву, если б Лукоянов всякий раз не поддерживал его. В сущности, главный признак провинции - застой мысли, нежелание думать. Никто не пророк в своем отечестве - вот исконно провинциальный, пошлый взгляд. В фельетоне Михаила Кольцова, откуда взят эпиграф к этим заметкам, как раз и говорилось о том, что захолустье не желает признавать своих выдающихся людей: "Если человек не запатентован в Москве или хоть в краевом центре, его мало ценят в родном городе: то, что рядом, в своем доме, не кажется важным. И рассуждают по-медвежьему: небось, если был бы так хорош, не торчал бы здесь, с нами, в провинции..." Куманев всю свою сознательную жизнь прожил в этом городе, он предан Лукоянову, и Лукоянов отвечает ему взаимностью. Куманев - заслуженный учитель школы, он многие годы член бюро райкома, депутат городского Совета. Сила этого человека - в общественном признании. Поистине, он пророк в своем отечестве. Рассказ о пророке не может обойтись без чуда. Чудо было. В 1946 году у Куманева начался туберкулез гортани. Ему было тогда тридцать семь лет. Сказались три фронтовых ранения. Врачи ничего не могли сделать. Куманев тихо умирал в своем доме. И тогда восстал город: Куманев нужен Лукоянову, пусть живет Куманев! Подняты были на ноги весь район и вся область, ходоки были посланы в Верховный Совет страны. Умирающего увезли в Москву, поместили в лучшей клинике, и лечили его крупнейшие профессора. Через год Куманев вернулся домой. И живет с той поры, работает, шутит, смеется, вырастил сыновей - Лукоянов продлил его жизнь. Говорят, когда он приехал, все студенты прибежали на станцию. Потом в открытой машине Куманева везли по городу, и случись там в эту пору свежий человек, он бы решил, наверное, что в Лукоянове демонстрация, столько народу было на улице Горького, на Красной площади... 1963 г |
В город Лукоянов можно приехать из Москвы, а можно - из деревни Крапивки. От столицы путь недлинный: восемь часов поездом до Арзамаса и час автобусом. Из деревни добираться трудней: где пешком, где на лошади, где на попутной машине, если тракт не замело. От того, как въезжаешь в Лукоянов, зависит точка зрения. Житель столицы идет по улице пустынной и долгой, вдоль серых заборов и деревянных домов, большей частью одноэтажных, и все ждет, когда же начнется город. Увидя на избе табличку "ул. Горького", ждать перестает. Стоят лошади на базарной площади, толкутся люди, народу мало,- в Лукоянове всего-то жителей десять тысяч. Выйдя на заснеженную "Красную площадь", приезжий видит кинотеатр с колоннами, а за ним дом из кирпича - Лукояновское педучилище.
Анатолий Аграновский
Сайт Лукояновского педагогического колледжа
